Бранимир: Для картины ужаса все средства хороши
Вечер в клубе «Мэджик» в начале мая выдался со всех сторон своеобразным и интересным. Волгоградский певец Бранимир (в миру Александр Паршиков), которого величают то метафизическим бульдозером, то гностическим шансонье, то экстремальным бардом, пел два с половиной часа злые, но правдивые песни о нашей жизни, время от времени перебивая их пространными байками, которые сочинял прямо на ходу. А в конце концерта добавил, что на всех этих историях не зарабатывает, как Гришковец.
Что же касается интервью, то мы договорились заранее, но по прибытии на место решили, что будем общаться после концерта. В общем, разговор состоялся уже в районе полуночи. И это тоже было своеобразно.
– В прошлом году вы приезжали к нам пять раз. И в этом году выступаете. Так нравится наш город?
– Во-первых, нравится приезжать – и это решающий фактор. Во-вторых, тут есть несколько организаторов, которые постоянно приглашают, чуть ли не каждый месяц. Но если я буду выступать каждый месяц, то быстро надоем. Что касается такой прошлогодней интенсивности, то это во многом стечение обстоятельств. В прошлом году было больше поводов: вышла книга, диск, переиздание одного альбома. Плюс Саратов – соседний город, ехать недалеко. Это же не Иркутск, туда я не могу наведываться несколько раз в год: четверо с половиной суток в поезде.
Часто бывает определенное стечение обстоятельств. К тому же через Саратов удобно начинать тур и заканчивать – дом практически рядом. Или другой пример: один раз я приехал на концерт группы «Н. О. М.», и организатор Лена Калякина предложила самому выступить, раз я всё равно здесь.
В Саратов я езжу уже десять лет. И всегда с большим удовольствием, он уже стал во многом родным. Я не могу точно сказать, сколько раз еще приеду в этом году, постараюсь осенью вернуться. Минимум раза два в год играть у вас нужно. Тут чувствуется определенная востребованность.
– В одной из ваших песен («Плачь, baby!») есть такие строки: «Огни золотые озаряют Саратов.// Костры инквизиторов – дегенератов». Саратов здесь для рифмы упомянут, как и в оригинальной песне?
– Да, тут аллюзия на «Огней так много золотых…». В песне же поется, что и в «городе Сочи хрустальные ночи», – тоже понятная метафора. Это небольшой стёб, многие города попали под раздачу. Ничего личного. Просто попытка представить панораму апокалипсиса. Нужно было дать яркие пейзажи. Так и получилось.
– Ваше творчество – это постмодернизм?
– Нет. В постмодернизме умирает сам автор. У меня такого нет. Я как наблюдатель всего этого ужаса пишу хроники. И мне далеко не безразлично, что происходит. Это не эстетическая игра, не отражение бездны. Я неравнодушен к тому, о чем пою, мне очень хочется, чтобы эта реальность перестала существовать, и потому я, наверное, вынужден это преподносить в максимально постмодернистском контексте, ведь сознание у людей оформлено в русле постмодерна: клиповое мышление, зияющая вселенская пустота, которая чем-то должна быть заполнена. Но я не примиряюсь с этой реальностью.
Впрочем, в моем творчестве действительно есть большой интертекст, в той же «Лили Марлен», в которой хватает и анахронизмов, когда «гунны водкой поминают братанов». Когда нужно создать картину ужаса, все средства хороши.
– Завершая тему Саратова: вы сейчас пишете книгу «Наше подполье», которая посвящена андеграунду отечественной музыки. Я заметил, что в тех материалах, которые вы уже выложили частично в Интернет, присутствует много уроженцев Актюбинска, но пока нет ни одного саратовца. Появится ли кто-то вообще?
– Начну издалека. Я задумал книгу давно и первоначально планировал выпустить ее в виде двенадцати интервью. Затем, в процессе создания, подумал, что существует множество команд, про которые никто не напишет. Много в принципе на эту тему писали Артемий Троицкий, Илья Смирнов. Последняя глобальная книга – «100 магнитоальбомов советского рока» Александра Кушнира. Я подумал, что неплохо было бы написать что-то подобное. И начал работать. А потом одному из тех людей, о которых писал, не понравилось, что я сделал, он попросил всё убрать, хотя ничего худого не было сказано в том материале. Тогда я прекратил эту затею и решил писать только о тех, кого знаю лично и кого уважаю как человека и музыканта. В какой-то общей энциклопедии андеграунда я не заинтересован – это каторжный и глобальный труд.
Что касается Актюбинска, то в нем действительно очень сильная школа: Ермен Анти, Ник Вдовиченко, Стас Ткачёв, группа «Крестовый поход детей», другие ребята. А что касается Саратова, то я не знаю, про кого здесь писать. Я знаю местных музыкантов, но не могу сказать, что по кому-то фанатею. Да и невозможно всех объять.
– Вас постоянно называют то метафизическим бульдозером, то гностическим шансонье, то экстремальным бардом. Шутки шутками, а вопрос о жанре все равно стоит: кто вы? Мне кажется, ближе всего все-таки дарк-фолк.
– Да, действительно. Только не тот, европейский, когда тщедушный мальчик поет про Третий рейх и закат Европы. И я не особо слушаю представителей нашего российского дарк-фолка, потому что не люблю эту кальку с Запада. А откуда они знают про закат Европы, про британское эзотерическое подполье? Исключительно из книжек? Мне кажется, чтобы о чем-то петь, нужно мало-мальски вариться в культурном и бытовом контексте. А они имитируют, играются в идеи.
У меня же дарк-фолк российской глубинки: апокалипсис нашей империи. Я пою про наших темных людей и вижу больше магии и мистики в нашей арестантской действительности, в культуре наших низов. Там бесов гораздо больше и своей мистики хватает. Елизаровско-мамлеевской.
Безусловно, у всего дарк-фолка есть общий вектор: апокалипсис, закат мира. Но у меня есть надежда и на возрождение. Не считаю нужным кого-то пародировать. Это одна из граней. Другая – живые концерты. Это трэш-спектакль одного актера с кучей всяких «телег» и дезинформации. Я стараюсь этим спектаклем разрушить пафосность, которую терпеть не могу. А то приходят люди, все в черном, страшные, не подступишься – он же закат Европы видел! Не понимаю этот маскарад. Русский дарк-фолк не пафосен.
– А существует ли тогда русский дарк-фолк, если он все копирует с европейского?
– Есть еще «Рада и Терновник» – пионеры русского дарк-фолка, Сергей Калугин, хотя и у него много европеизированного. Хотя да, сейчас пошла своя мода. Повторяю, надо искать у себя магию, а не в Европе. А то это похоже больше на ролевую игру. Да и на Западе тоже не вахлаки живут. Они не любят имитацию. Почему тот же «Парк Горького» ничего особо не добился за рубежом? Да потому что своих артистов хватает таких же. Им, западным слушателям, будет интересней какой-нибудь Игорь Растеряев или «Рада и Терновник». Потому что ценят живое. Кому на Западе нужна наша имитация ирландского фолка? А наших уникумов с руками там отрывают.
– Хорошо. Тогда продолжим разбираться с терминологией. Дарк-фолк – это темный фолк. А то, что звучит в ваших песнях, можно назвать русским словом «чернуха». С ней надо быть осторожным, потому что не везде и не всегда она присутствует в таких количествах. Вы действительно считаете, что всё так плохо?
– Да ничего особо плохого нет. Просто это циничный взгляд на некоторые вещи. А в том тоннеле реальности, про который я пою, всё действительно так. Я ничего не придумываю. Просто, к сожалению, в нем очень жестко. Но есть тоннели реальности, в которых еще жестче. Кроме того, я не могу называть вещи более интеллигентно, потому что в этой среде так не принято, там по-другому смотрят на мир. И я не могу описать весь внутренний ад, который там происходит. Но при этом не отрицаю светлый тоннель, он есть, сам слушаю много «светлых» групп. Но кто-то должен петь и про темную сторону жизни. Рано или поздно каждому придется столкнуться с темным тоннелем и, скажем так, очень удивиться, как Гаутаме в свое время.
Не знаю, перегибаю ли я палку с чернухой, но мне кажется, что гораздо больше ее в попсе. Скажем, детская программа называется «Утренняя звезда». А утренней звездой в Библии называли, между прочим, Люцифера. И это по центральному каналу показывают! Или когда наши отдельно взятые попсовики с нетрадиционной сексуальной ориентацией поют про чистую любовь… Это оскорбление слуха. Да и зрения тоже.
– Хорошо. Перейдем ко второй части термина – фолку, фольклору. Мне всегда казалось, что, собственно, сам дарк-фолк к фольклорной музыке практически никакого отношения не имеет, однако у вас эта составляющая достаточно сильно чувствуется. Это делается намеренно?
– Пожалуй, да. Я всегда в программу включаю народные песни, те песни, которые написал в этом ключе. В здравом патриотизме ничего плохого не вижу, он должен быть. Или мне регги петь? Я на Ямайке не живу. Рок-н-ролл? Да мне он особо не близок. К тому же у меня в предках казаки были, поэтому и интерес такой живой. Фольклорные песни для меня как отдушина, свет в конце этого темного тоннеля. Поэтому ими всегда и заканчиваю концерты. Их особенно приятно петь. Наверное, это существует уже на уровне архетипов родовой памяти, у каждого ведь есть изначальная предрасположенность к определенному типу музыки. Я, конечно, не призываю всех ходить в лаптях и косоворотках, хлебать щи и говорить на древнерусском, но я против того, чтобы это забывалось. У наших предков можно много извлечь в плане отношения к жизни, к понятиям. В каких-то моментах они были не глупее нас и даже чище. Сейчас, к сожалению, история многих не интересует, переписывается, вообще она девка продажная. Но связь не должна рваться.
– А что насчет фольклорного альбома, о котором шла речь еще в прошлом году?
– Я всё еще не могу его записать, нет особого настроя, особых сил. Этот альбом должен быть эпохальным, в него должны быть вложены колоссальные энергетические ресурсы. У меня сейчас их нет – тур с августа идет, я подустал чуть-чуть. А там нужно окунаться в работу с головой, заряжаться в святых местах, с бухты-барахты не получится. К тому же работа в студии для меня всегда каторга, потому что много энергии раздаешь в никуда. В этом плане петь на концертах куда лучше – идет обмен энергии. Есть еще финансовый момент: я деньги на альбом не прошу, хотя многие сейчас это практикуют в Интернете. Лучше поработаю, потом потрачу. Наконец, у меня сейчас материала, не соврать бы, на 7–8 альбомов, да и пишется что-то новое постоянно. В общем, всё дело во времени и внутренней мотивации, я постараюсь обязательно записать когда-нибудь этот альбом.
– Там будут присутствовать песни исключительно собственного сочинения или в том числе и народные?
– Вперемешку. Потому что хочется, чтобы те песни, которые я сам сочиняю, стали единым целым с народными, чтобы не терялась связь поколений.
– В одном из интервью вы сказали, что бросили журналистику, потому что поняли в какой-то момент, что не можете быть хорошим журналистом. Тем не менее, вы регулярно ведете блог на Siapress.ru. Это журналистика или нет?
– Когда я говорил про журналистику, то подразумевал больше то время, когда работал в газете. Это дело подневольное, и приходилось писать про то, что тебе говорят. Мы освещали деятельность комитета по делам молодежи. Наверное, только 20 процентов материала шло по собственной инициативе. Я не научился вращаться в этой сфере, не умею, наверное, так писать, как надо, не люблю влезать в души людей, их расспрашивать. В общем, не могу работать в русле официальной журналистики. В Siapress.ru же веду свой блог и пишу про то, что хочу, и как хочу, что меня волнует. Из-за стиля меня никто не ущемляет, разве что матом не ругаюсь. Пишу раз в неделю для своего удовольствия, плюс мне платят за это.
Я для себя решил, что самое главное – писать про то, что интересно, то, с помощью чего я могу что-то поменять, и то, что меня не напрягает. В общем, получается самый идеальный расклад: заниматься тем, что придумаешь, и еще за это деньги получать. Кроме того, это можно считать и практикой. Я практикуюсь, чтобы не забыть журналистское дело, потому что хочу писать музыкальные рецензии.
У меня есть мечта такая: быть хорошим музыкальным обозревателем. Но пока на это нет ни сил, ни времени, ни интеллектуального багажа. Хоть я и много чего слушаю и много всего знаю, но при этом отдаю себе отчет в том, что пока еще не достиг определенного уровня. Пока не научусь писать, как Артемий Кивович Троицкий, Андрей Бухарин или Борис Барабанов (достойнейшие люди и обозреватели), я вряд ли буду этим заниматься.
