Танец, продлевающий жизнь

Иногда Юле совсем не хотелось танцевать. Было голодно. Но самоотверженно, по-взрослому преодолевая себя, она шла в госпиталь. Знала, что ее там ждут. Маленькая изящная артистка оживала в танце и танцем своим помогала раненым забывать о боли.

Юлия Васильевна Шурыгина очень хорошо помнит день, когда началась война:

– Я окончила первый класс. Летом меня, как обычно, отправили к бабушке и дедушке в Новоузенск. Из репродуктора мы услышали сообщение о нападении фашистов. Я-то не очень поняла, а взрослые сначала замерли, а потом засуетились. Меня скорее отправили домой в Ершов. А уже через несколько дней без специального пропуска не разрешали никуда выезжать.

Василий Семенович Разборов, отец Юлии Васильевны, – железнодорожник, занимался вопросами безопасности движения поездов, а мама Раиса Константиновна всю жизнь следовала за ним со станции на станцию в Саратовской области и за ее пределами, одно время семья жила в Узбекистане. У Юлии был брат, младше ее на три года.

В сентябре графики учебы уплотнили, школы работали в три смены, потому что некоторые здания освободили для госпиталей. Дети ходили по госпиталям с цветами и номерами художественной самодеятельности. Перед лежачими больными маленькие артисты выступали прямо в палатах. Фронтовики были рады, аплодировали, наверное, думали о своих детях, и всегда готовы были усадить своих гостей, чем-то угостить их.

– С одеждой и обувью уже в начале войны было чрезвычайно плохо, – отмечает Юлия Шурыгина. – У нас была корова, мама выменяла на молоко туфельки для меня. Устав, после выступления я их сняла и забыла где-то на станции. Я рыдала, мама подружки пожалела меня, нашла старенькие сандалики. Из своего платка, оторвав от него кисти и покрасив в черный цвет, моя мама сшила мне зимнее пальто. Когда пришла весна, краска стала выгорать, а цветы начали проявляться. Я ужасно стыдилась ходить в этом пальто, но носить было нечего.

Через некоторое время Василия Семеновича перевели в Мокроус дежурным по станции. В годы войны и в небольших населенных пунктах культурная жизнь кипела. Целых три дня в клубе шел районный смотр художественной самодеятельности. Юлю отобрали и направили в Саратов на областной смотр в консерваторию.

– Удивительно, что в войну всё работало, нам раздавали карточки в консерватории и кормили, – рассказывает Юлия Васильевна. – Чтобы я выглядела эффектнее, мама хотела пришить к марле куриные перья, но ей показалось, что пришивать – слишком долго. И она просто воткнула эти перья в марлю. А на предварительном смотре я как крутанусь, так от меня перья летят. Потом костюмерам сказали, чтобы мне принесли пачку, я даже не знала, что это такое. Пачку принесли, настоящую, да еще и розовую – мечта. Я захлебнулась от восторга. Аккомпанировал мне известный баянист, автор пьес Иван Паницкий. Мы даже репетировали в его маленьком домике в Глебучевом овраге. Я легко подстраивалась под музыку, которую он играл. Иван Яковлевич говорил, что у меня хороший слух. Выступала я с тремя номерами, которым меня обучала мама. И что вы думаете? Я победила. Мне сказали: «Поедешь в Москву». Денег и хлеба не было. Конечно, никуда я не поехала, но грамота с портретом Сталина, которую вручили в консерватории, мне очень дорога.

Дети ходили по домам, собирали посылки для фронта. Взрослые откликались, сразу же давали шерстяные носки, теплые вещи. Девочки вышивали кисеты солдатам и отправляли им письма.

– Однажды очень рано, – вспоминает Юлия Шурыгина, – нас разбудила мама: «Ребятишки, вставайте! Война закончилась!» Мы ликовали. Все как по команде пошли на площадь, там уже шел митинг. Помню, как в первые послевоенные недели мальчишки добывали трофеи из немецких танков, которые провозили мимо Мокроуса. А когда проезжали наши солдаты, из вагонов бросали какие-то вещи, кофточки, сарафанчики. Было много безногих мужчин на низких тележечках, в руках они держали деревяшки, которыми отталкивались от земли.

Самым тяжелым для семьи Разборовых был послевоенный год, когда они переехали уже из Мокроуса – в Баскунчак Астраханской области. От этой узловой станции по одной из дорог составы шли к Сталинграду. Фашисты пытались смести Баскунчак с лица земли. Там была полная разруха.

– Уцелела сцена и стены клуба, правда, без крыши, я выплясывала и на этой сцене, – говорит Юлия Васильевна. – Везде было много снарядов и бомб, как я потом поняла, неразорвавшихся. Я встала на один из них, такой огромный, и раскачиваюсь. И вдруг все шарахнулись от меня, закричали: «Уйди!» А я-то думала, что если снаряды кругом валяются, они уже обезврежены. Мы жили в Баскунчаке три года, а бомбы так и взрывались то тут, то там. Мальчишки, извлекая порох и взрывчатку, подрывались, калечились.

На Новый год в Баскунчаке Разборовы наряжали игрушками фикус, а праздничным блюдом была соленая капуста. Раиса Константиновна тогда не работала, на карточку отца давали больше всего хлеба, когда он уезжал в командировку, еды почти не оставалось.

– Как-то у соседей я увидела буханку хлеба и разрыдалась, – продолжает Юлия Васильевна, – а потом сказала маме: «Они такие богатые, у них целая буханка хлеба».

Выпускница Астраханского медицинского института Юлия Разборова проработала год в Амурской области. В Ершове Юлию Васильевну ждал ее будущий муж, с которым они познакомились в первом классе и учились в старших классах, а позже вместе переехали в Саратов. С 1978-го по 1993 год Юлия Васильевна Шурыгина работала отоларингологом в санчасти саратовского аэропорта, она входила в состав врачебной летной экспертной комиссии. Ее пациенты необычные, на приемах они не жаловались, а, наоборот, скрывали свои жалобы, боялись, что из-за малейшего отклонения в здоровье их отстранят от полетов. В Казани и Чебоксарах Юлии Васильевне приходилось «браковать» летчиков из-за серьезных заболеваний. За пилотами в Саратове она внимательно наблюдала, держала их на учете, лечила, но никого не списала. За свою добросовестную работу Юлия Васильевна получала грамоты и благодарности.