Татьяна Зорина: Вся наша жизнь – борьба с собственной кровью

Подведены итоги Пятого Международного кинофестиваля документальной мелодрамы «Саратовские страдания». О том, насколько расширилась территория страданий и каких недюжинных человеческих усилий стоил этот легкомысленный жанр, нам рассказала директор фестиваля Татьяна Зорина.

– Татьяна, о чём страдали в этом году?

– О разном. Фестиваль представляет то кино в жанре документальной мелодрамы, которое за этот год сделано в России и Европе на студиях, с которыми мы имеем контакт. Мы, конечно, не можем повысить или понизить уровень фестиваля вне зависимости от того, на каком уровне находится в данный момент это кино, но первое, о чём страдали, – чтобы программа была насыщенной.

– Мелодрама в художественном кино считается жанром если не низким, то легкомысленным, «Саратовские страдания» посвящены мелодраме документальной. Мелодрама мелодраме – рознь?

– Нет. У нас тот же легкомысленный жанр. Но истинный художник вкладывает в это понятие массу других. Жанр – это форма. А внутри спрятано много всяких содержаний. Мы хотим вернуться к человеку, к его истинным чувствам, к тому, с чего в нём всё начинается. Есть кино, которое подходит к этому просто, и есть кино, которое подходит к этому ассоциативно.

Были и другие страдания. Любой фестиваль – это содержание и организация. Я, конечно, неправильный человек. Есть фестивали, где существует должность арт-директора. Он занимается только содержательной частью. Организацией фестиваля занимается исполнительный директор. В этом году мне пришлось совмещать эти функции. Я была поставлена в очень жёсткие творческие, организационные, временные условия. Условия, которые тебе ставят на той или иной площадке. Условия, которые ставит человек, участвующий в мероприятии. Приходилось жертвовать личными привязанностями, личными приоритетами. И понимать, что потом начнутся выяснения отношений, и приходить от этого понимания в ужас. Но найти гармонию в этих условиях невозможно.

Например, когда я вытаскивала из толпы Евгения Миронова, который вырвался в Саратов только на один день, я просто закрыла глаза от ужаса. Потому что в толпе были близкие люди, которые хотели взять у него интервью или автограф. Но поступить по-другому я не могла. До открытия оставалось десять минут. Или когда мы рассылали приглашения, а кого-то забыли… Это всё ужасно.

Знаете, что ещё я поняла в этом году? Что у нас наступил капитализм. В предыдущие годы ещё была инерция социализма: город небольшой, со всеми можно договориться, многие помогают. В этом году очень жёстко: условно говоря, вы должны через двадцать минут донести триста рублей, или через пятнадцать минут мы закрываемся, и это обсуждению не подлежит.

– Очень трудно пришлось?

– Об этом нет смысла размышлять. Если мне тяжело, наверное, я должна лежать на диване и смотреть телевизор, отдыхать. А если я хочу что-то делать, я просто стараюсь максимально вложиться. Я знала, что людям необходимо представление о том, что такое кино, знала, что у нас будет зритель. Раньше на вопрос, зачем проводить фестиваль, отвечала себе так: есть мой сын, есть мои студенты, мы с ними о чём-то разговариваем, у нас есть общие контексты. Но потом, когда меня не будет, моё место кто-то должен занять, заменить меня. Иначе круг, который мы создали, будет сужаться до бесконечности. А заменить меня сможет только зритель, который в это поверил, или кто-то из нашей команды, который всему научился. Что такое культура – это воспроизведение духовных знаний, которые мы получили от других поколений.

– Страдания современного человека за эти пять лет как-то изменились?

– Произошёл страшный поколенческий разрыв, когда многие годы деньги на документальное кино не выделяли. И сегодня старшее поколение столкнулось с людьми, не способными оценить то, на что мастера положили жизнь. Их опыт молодыми не воспринимается. Поэтому в современном документальном кино есть два типа фильмов. Фильмы, сделанные мэтрами, в большинстве своём под лозунгом «Пропала Россия». К ним не может быть претензий. Потому что когда ты полон знаний, а их некому передать, это главное субъективное ощущение. И фильмы, сделанные молодыми, которые считают, что надо забыть всё старое и начать всё сначала. Это несмыкание, непонимание в фильмах очень сильно проявляется.

Идёт фильм «1937 год», который сделан во Франции. Автор, Нора Мартиросян, берёт один день из жизни бабушки, живущей в Советском Союзе, у бабушки арестовывают отца. Этот шоковый для ребёнка день автор реконструирует в игровой форме, в виде сна. На мой взгляд, это совершенно шикарно снятая ассоциация. Как обычно на телевидении реконструируют события? Берут чужую хронику и на неё бабахают текст. Это безобразная реконструкция. А здесь сон.

Вторая часть показывает саму бабушку, которая рассказывает о тех же событиях. Для обывателя непонятно: там одно, а здесь бабушка повторяет то же самое. Мне кажется, это-то как раз чрезвычайно интересно. Это мощный диалог с телевидением, которое берёт чужой материал и иллюстрирует им сейчас написанные тексты.

После показа мнения разделились. Одни говорили: Таня, как здорово, какая операторская работа, как тонко восстановлены события через сны девочки. Другие упрекали: как может говорить о той эпохе человек, который в ней не жил? И кто из них не прав? И те, и другие правы. Наша задача – перестать всё приводить к общему знаменателю, это невозможно в искусстве. Другое дело, что мы живём в стране, где к этому привыкли. Выходит «Малая земля», и мы все одобряем. Если мы показываем эротику с Кириллом Разлоговым, то это определённо безобразие.

– Реакция на «Ночь с Кириллом Разлоговым» оказалась очень нервной: тут и обвинения в порнографии и в том, что показ проходил рядом с университетом, что, мол, ещё больше ударило по нравственности, и т. д. Вы сами ожидали такую реакцию?

– Мы предполагали. Ещё до «Ночи» в рамках фестиваля мы показали своего рода видеоучебник под названием «Арсенал современного искусства». Художники Приволжского центра современного искусства (Нижний Новгород), сотрудники наших музеев попытались объяснить, что такое современное искусство, что означают в нём слова, символы, кто такие, условно говоря, Виноградов, Кулик, Пригов, чем они все эти годы занимаются. Мы разъяснили, что такое язык арта, каким материалом пользуются художники.

И потом пригласили на «Ночь», где язык использован до пограничных пределов и где материалом для художника является человеческое тело. В искусстве человеческое тело не делят на верх и низ. Это стыдливое деление в рамках быта нам и хотелось преодолеть.

Фильм сделали выдающиеся европейские и американские художники. В фильме много интересных размышлений, много юмора.

Несовершеннолетних на показе не было. Почти всех, кто сидел в зале, мы знали в лицо.

– Так в лицах много было ужаса?

– Когда фильм закончился, раздались аплодисменты. Конечно, реакция была разной. Кто-то специально пришёл, чтобы найти в фильме порнографию. А когда начинают обвинять в порнографии, то клеят статью. Но клеить статью можно, если мы показываем фильм, не разрешённый к показу в государстве. У этого фильма есть прокатное удостоверение, он прошёл в большом количестве городов России.

То, что фильм вызвал много вопросов, может быть, повлияет на то, чтобы в любом явлении люди пытались понять, зачем это сделано, что означает. Да, это провокация. Но рассчитанная на то, чтобы хоть некоторая часть людей искала в человеке, человеческих отношениях красоту, а не садилась на иглу примитивного восприятия человека, что, собственно, предлагает нам массовое сознание.

– Нравственностью населения очень обеспокоены депутаты Госдумы, придумавшие концепцию по воспитанию молодёжи с огромным количеством запретов. Разгораются страсти вокруг канала «2х2». Областное министерство печати сменило главного редактора журнала «Волга-XXI век» в том числе и за то, что под его редакцией выходили произведения с употреблением ненормативной лексики… Это некое ханжество или общество действительно пало «ниже плинтуса»?

– Каких депутатов мы имеем, такие законы они принимают. Что касается государства, я его понимаю. Его задача – воспитывать законопослушных граждан. У телеканала – своя задача, у журнала – другая, у молодёжи – третья. Наверное, государство обладает полным объёмом информации, чтобы почувствовать: кто-то перешёл некую грань, надо приводить в соответствие.

Но моя задача как гражданина – отвоевать у государства как можно больше свобод. И если возникает ощущение, что государство начинает отвоёвывать у гражданина территорию большую, чем положено, задача интеллигенции и искусства – разными путями эту территорию сохранить за гражданином.

Я люблю журнал «Волга» (журнал под редакцией Сафроновой). Мы, кстати, его вновь презентовали на «Арсенале современного искусства», он вписывается в этот же контекст. По сути, вокруг журнала ведётся традиционная война между теми, кто не хочет понимать, что такое современная литература, и теми, кто ощущает происходящие литературные и общественные процессы. Наша прямая вина, вина саратовской интеллигенции – что с журналом такое происходит.

– А как вы думаете, почему учредители так сильно спотыкались о ненормативную лексику?

– Интересное дело, как не спотыкаться? Я, например, в своё время работала в отделе пропаганды молодёжной газеты, и у меня в крови заложено, что этого не должно быть. А бороться с собственной кровью очень тяжело. Вся наша жизнь (процесс познания, знакомство с новыми людьми, которые на нас не похожи) есть борьба с собственной кровью. Зачем мы привозим сюда иностранцев? Затем, чтобы понять: мир велик. Чтобы, когда ты будешь умирать, перед твоими глазами пронеслась жизнь, которая, к счастью, состояла не только из одной кухни.

Если говорить об участниках фестиваля, у них что, коммерческие интересы в Саратове? Нет, это всё культуртрегеры, люди, которые считают, что в мире от их работы что-то начинает меняться. Например, кто-то начнёт бороться с собственной кровью. И перестанет клеймить фильмы: этот антирусский, тот порнографический, третий – антипартийный.

А вот сейчас долбят Михаила Аркадьевича Брызгалова, у меня от этого шоковое состояние. Я видела многих министров культуры и знаю только одного человека, которого можно сравнить с Брызгаловым, с тем, что он делает, как с людьми общается, как умеет всё сопоставить, проанализировать. Всё, что сейчас происходит вокруг него, это, конечно, политический заказ. Просто какому-то человеку понадобилось место. И я думаю: министр соберётся и уедет, и что, нам всем лучше будет? Да так, как Брызгалов вникает в проблемы, мало кто умеет. И кроме того, он не присваивает себе территорию, которая принадлежит людям искусства. Он как чиновник ведёт себя идеально. Обратите внимание: остальные министры работают замечательно (проанализируйте газеты за последние полгода), всё кругом хорошо, и только с культурой проблемы. В этой ситуации хочется не только тихо плакать, но и громко кричать.

– Подведены итоги фестиваля. Насколько трудно было оценить представленные фильмы?

– Оценивало жюри. Я не вмешивалась. У нас до этого жюри представляли выдающиеся деятели: Джемма Фирсова, Артур Пелешан, Леша Федорченко. Пелешан – кодовое имя в документальной кинематографии, гений номер один. Федорченко – лауреат Венецианского фестиваля, звезда среди молодых документалистов.

В этом году круче нам уже некого было звать. Нужно было понять, чьи оценки для профессионалов будут важны. Я созвонилась с Джеммой Сергеевной Фирсовой, она говорит: зови Лазарука. Я отвечаю, что сама думала, но это имя даже произносить боялась. Но позвонила, сказала: хотим посмотреть, как чиновники оценивают кино, которое имеет определённый уровень в российском кинематографе. Он приехал. Спросил: у вас там принцип какой, я что-то должен учитывать? Я ответила: только то, что скажут ваши коллеги.

Лазарук произвёл на меня колоссальное впечатление. Как размышляет, с какой скоростью анализирует любую вещь, какие выдаёт формулировки! Это новый тип чиновников (как и Брызгалов), для которых делать дело и увлекательно, и важно. С приоритетами, расставленными жюри во главе с Сергеем Лазаруком, я тоже согласна.

– А что за история произошла в аэропорту Шереметьево, где одного из ваших гостей назвали террористом?

– Лизу Маршан, из Финляндии, когда она уже домой возвращалась. Лиза – удивительный человек. Она из тех людей, которые меняют ваши представления о жизни, а вы этого даже не замечаете. У неё-то на таможне и отобрали приз – статуэтку, восприняли как холодное оружие. Это мы виноваты. Надо было предусмотреть, положить в багаж. Теперь приз будем вызволять и отправлять почтой.

В прошлом году, кстати, члена жюри Амира Биранди не выпускали к нам из Ирана. До вылета самолёта оставалось полтора часа, а визу не подтверждали. Я дозвонилась до нашего консула в Иране, которому мы от имени Наталии Старшовой отправляли письма, он говорит: «Ой, я тут с вашими «Саратовскими страданиями» настрадался». Я ему объясняю про самолёт, про полтора часа. Он мне: «Вы представляете, что я должен сделать? Написать бумажку, перебежать через двор, подписать у посла. Вытаскивайте своего автора, пусть стоит в таком-то коридоре, у такой-то двери, а то я не успею».

В общем, территория страданий расширяется, хотим мы того, или нет. И всё большее число людей страдает в самом высоком смысле.