Алексей Протопопов: Любовь – залог здоровья ребенка

С одним из опытнейших саратовских педиатров Алексеем Алексеевичем Протопоповым, проректором по учебной работе Саратовского государственного медицинского университета, профессором, доктором медицинских наук, много лет работавшим деканом педиатрического факультета СГМУ, мы беседуем о детском здоровье и детском здравоохранении.

– Алексей Алексеевич, говорят о том, что российские дети, которых сейчас запретили усыновлять в Соединенных Штатах, серьезно больны и здесь не могут получить должного лечения. Так отстала наша медицина? Или дело в социальных условиях?

– Начнём с того, что белых детей на международном рынке торговли детьми нет. Никто же их не отдает, кроме, по-моему, венгров и румын, и нас.

Помню в 90-е годы историю с одним ребенком – в доме ребенка медсестры его выкармливали, выхаживали… Вдруг он исчез. Пришли из детдома, взяли его, а потом он был вывезен.

– Просто украли?

– Да. Тогда, конечно, была неразбериха полнейшая. Но и сейчас, думаю, вокруг этого кормятся люди.

И потом, что значит «неизлечимо болен»? Если у него, предположим, срослись пальцы или врожденная косолапость, прооперировали – и всё. Другое дело, если это болезнь Дауна: врожденная генетически обусловленная патология – это другое дело. Сколько каких берут? Я не знаю этой статистики. Знаю одно: хорошо, что эта шумиха поднялась, чтобы наконец-то обратили внимание на этих детей. Но, другое дело, что это за дети?

Ведь нормальный человек, нормальная семья своего ребенка никогда не отдаст. Почему у нас столько сирот при живых родителях? Это всё дети от алкоголиков. Если мать пила во время беременности, яд первым делом воздействует на наиболее сложные ткани – на мозг. И если его с внутриутробного периода отравлять, то я вам скажу, что такие дети далеко не подарок. Поведение у них неадекватное. Они могут орать, могут быть агрессивными, могут страдать дромоманией, то есть уходить куда-нибудь. Поэтому им в ряде случаев назначают специфическое лечение. То, что повреждено за внутриутробный период, далеко не всегда можно восполнить. А скорее всего, невозможно. Это дефект на всю жизнь. Какой – никто сказать не может. Вот эти дети и есть предмет торговли.

Что у нас сейчас за многодетные семьи? Врач, учитель пять детей заводят? Нет, это редкость. Зато в семьях алкоголиков – по пять, по шесть детей бегают абсолютно не­ухоженные, а родители пьют на детские пособия.

Раньше у нас считалось, что живой новорожденный ребенок – от килограмма, а пятьсот граммов – нежизнеспособный выкидыш. Сейчас пятьсот граммов – принимаем и выхаживаем. Но надо же понимать, что из этих пятисотграммовых детей, не знаю точной статистики, но уж точно не меньше половины страдают глубочайшими дефектами.

Мы этих пятисотграммовых выходим, а дальше что? Ведь потом в него только будешь вкладывать деньги. Может быть, эти деньги стоило потратить на бесплатное лечение, бесплатное питание – нормальным семьям, в которых нет денег на воспитание ребенка.

А где у нас бесплатные спортивные секции, бесплатные бассейны – для здоровья детей? Почему лекарства в аптеке для детей родители должны покупать? Почему они не покрываются страховкой?

Были молочные кухни – бесплатные. А смеси для детского питания сколько стоят? Да, нативное молоко не так близко по биохимическому составу к женскому, к материнскому, как смеси. Но лучше ли кокосовое масло, которое в этих смесях? А на коровьем молоке сотни поколений выросли.

– А многое ли сохранилось от прошлой системы детского здравоохранения?

– У нас была лучшая в мире система педиатрической помощи. Нам весь мир завидовал. Детская поликлиника – это изобретение советского здравоохранения. Все лаборатории, рентгеновский кабинет, физиотерапия, лечебная физкультура… Всё это прекрасно работало. Участковый принцип: если педиатр долго работает на участке, он знает несколько поколений детей. Это был самый настоящий семейный доктор. По новому закону ты можешь записаться в любую поликлинику, к любому врачу. Записался во Фрунзенском районе, а живешь в Ленинском, что, врач к тебе ездить будет? Не понимаю, как это будет действовать.

– Подготовка педиатров сильно изменилась?

– Наше педиатрическое образование – уникальное. В мире такого нет. В других странах ты получаешь системный диплом и потом доучиваешься на педиатра. У нас же с первых курсов прививается педиатрическое мышление, поскольку изучение особенностей детского организма органично включено во весь пятилетний курс обучения по различным дисциплинам. Везде эта направленность – и теоретическая, и практическая. И наши педиатры прекрасно, успешно работают на Западе. У нас выпускной экзамен сдают на больном. А у них – на манекене или на артисте, который симулирует какие-то болезни. Ну, кто мне докажет, что манекен лучше больного?

У нашего вуза вторая в России клиническая база – 1850 коек. Это больные, на которых мы можем учить. Но, к сожалению, никакого юридического обоснования этому нет. У нас работают профессора, опытные преподаватели. Самое лучшее оборудование. Качество лечения очень высокое. Но за это качество, я так думаю, больной должен бы написать расписочку: не возражаю, что – не ухудшая мое здоровье и не нарушая мои права – на мне могут обучаться студенты. Но такого нет. Есть права больных, но нет наших прав.

Сейчас кругом реклама: клиника доктора такого-то. А он имеет право так писать? Клиника – это где обучают студентов. Скажем, в Техасе огромное количество медицинских учреждений, но над каждым написано: «Медикал юнивёрсити оф Тексас». Они этим гордятся, хотя они все частные.

– А когда ваши выпускники попадают в сельскую больницу, с чем они сталкиваются?

– Опять-таки всё меняется. Ведь раньше как было? Наставничество, что ли. Когда я окончил интернатуру, меня Людмила Евгеньевна Лагутина – наш профессор – прикрепила к опытному врачу. Я до сих пор Людмиле Ивановне Балашовой чрезвычайно благодарен. Я за ней ходил хвостом: «Делай как я». Смотри, как я беседую с больным, как вхожу в палату. А сейчас – ты ко мне пришел, а зачем я тебя буду учить? Ты же мне конкурент! Как за рубежом, мы к чему шли, к тому и пришли. У них там никто не подсказывает никому на экзаменах: жёсткая конкуренция!

В сельской местности прекрасно работают. Но вместо шести врачей – два! И наш выпускник думает: деньги неплохие, но это же две ставки, значит, и работать придется за двоих, ну, хорошо, если жилье дадут… А где же у меня ночная жизнь, ночной клуб? Мы говорим: ночная жизнь у тебя – на дежурстве! Но он хочет работать без всякого подвижничества – когда в ночь-полночь стучат в окошко, надевай тулуп и куда-то беги. Этого уже нет в рыночных условиях, в которых мы их двадцать лет воспитываем – да не мы, жизнь воспитывает.

– То есть булгаковские записки врача почитать – хорошо, но чтобы самим…

– Да мало кто из них читал Булгакова, Вересаева, Чехова – великих наших врачей. Им это не интересно, потому что они себя не ставят на место этих врачей. Мы же всегда говорили, что медицина – это служение. Сейчас говорят: медицинская услуга.

Но классическое медицинское образование мы сохранили. Вот приехала к нам группа студентов из другого города, хотели к нам переводиться – со средним баллом 3,0. Посмотрели, поговорили – и уехали в Астрахань. А тот, у кого выше четырех, остались. Потому что молва идет, что тот, кто хочет научиться, здесь научится.

Но дело в том, что треть-то не хочет и не может! Он поступил по ЕГЭ, и у него по химии 100 баллов. А он не знает формулу воды. Это – факт. А отсева быть не должно – сколько поступило, столько должно выйти, раз государство потратило на них деньги. Но мы смотрим, что тот, кто недобрал баллов и поступил на коммерческой основе, учится на пятерки, участвует в научной работе и всё прочее. А с бюджетного отчислили пятнадцать человек за двойки. Так мы на бюджет переводим тех, кто прекрасно учился.

Вуз-то очень хороший, столетний. Мы сохранили главное русло. Разливы, конечно, бывают всякие, но основное русло никуда не делось, старицей оно не стало, и течение идет в нужном направлении. Задача: всё новое хорошее приобретать, но ни в коем случае не терять столетнюю традицию.

– Вы участвуете в работе Общества православных врачей. Как это начиналось?

– Общество православных врачей – это прекрасная вещь. Есть такой Сергей Кляев, бывший наш реаниматолог, работал на детской хирургии. В силу определенных обстоятельств он ушел в религию, принял сан. Но врачебное-то его всё равно тянуло. Врач он был хороший! И он организовал это общество с поддержкой высших иерархов церкви, епископа Лонгина.

Организуются выезды специалистов по разным мелким запущенным нашим районным центрам. Плохо ли, когда приедут хорошие специалисты? Началось это с детской хирургии, профессор Морозов, завотделением Напольников. А потом всё шире, шире… Епархия предоставляет автобус, объявление в Интернете: кто хочет, в субботу, в свое свободное время, езжай. Я ездил, наш декан педиатрического факультета, декан стоматологического. Ездят и студенты: да плохо ли, вот он сидит рядом со мной и принимает больных, пускай он даже первого курса. Когда сто человек прошло, он уже многому научился. Я считаю, что это – очень хорошая вещь. Она учит и гуманному отношению. Не обязательно быть истово верующим, но если у тебя есть вера в глубине твоей души, ты можешь это проявить.

– А сколько это продолжается?

– Уже десять лет. Да это и для себя очень интересно, потому что видишь своими глазами то, что на самом деле происходит. Я проездил практически все районы. В том числе и как проректор – по организации практики, организации поступления – у нас же есть во многих районах области медицинские классы, в которых мы готовим себе абитуриентов.

У нас единственный в России свой лицей – на Театральной площади, медицинские классы в Пензе, Тамбове, Сердобске, Балашове, Пугачеве. Сейчас мы внедряем дистанционные формы. Кстати, на этом сайте двести сирот готовятся к поступлению в вуз.

А материальная база в вузе – в жизни не было такой, как сейчас. Сдали корпус в третьей клинической больнице – это же уникальное явление, когда за деньги, выделенные государством, построено площадей в полтора раза больше, чем планировалось. И закупили оборудование. Не как некоторые наши стройки, на которые заложили миллиард, а потом оказалось восемь.

А новый фармацевтический корпус на Кутякова – дворец! И они же там работают на новейшем миллионном оборудовании!

За рубежом на додипломном этапе запрещено даже подходить к больному. У нас не запрещено, но мать разве разрешит студенту учиться на своем ребенке? Поэтому, скажем, прослушать фонендоскопом он может ребенка, а для того чтобы тренировать ручные умения, инъекции и тому подобное, есть фантомные классы, закупаем различные фантомы, едва ли не лучшие в России.

Когда я сам начинал преподавать, значительно хуже было. Сейчас намного лучше в нашем университете.

– А что видите, когда по области ездите?

– Врачей не хватает, это всем известно. Результат модернизации есть, деньги вложены, оборудование поставлено, а врачи не хотят учиться работать на нем. Если он на участке – в ряде случаев – на две ставки работает, это одни деньги, а будет работать, как узкий специалист, там никаких доплат нет.

Вон в милиции сделали лейтенанту пятьдесят тысяч, и сразу министр сказал: у них конкурс, два человека на место. Ну, сделай такую зарплату всем лейтенантам медицинской службы, как раньше они были. Но только ставку! А то у нас как говорят: доход! А если он на две ставки работает, когда же он будет работать над собой, совершенствоваться? К тому же это в ущерб семье и так далее.

Нигде в мире нет совершенной системы здравоохранения, ресурсы всегда ограничены. Но если в Германии, в США одиннадцать, пятнадцать процентов от их ВВП вкладывается в здравоохранение, то у нас примерно в три раза меньше. Значит, приоритеты-то какие?

По статистике у нас врачей, как, скажем, в Германии, сорок или тридцать пять на десять тысяч населения. Но кого за врачей считать? У них врач – только тот, кто работает с больными. У нас же главный врач – врач, заместитель его – врач. Диетолог, эпидемиолог... косметологи и прочие, кто сконцентрирован в крупном городе. А посмотрим, что в деревне, и там уже у нас получится, как в Африке. Статистика – вещь такая…

– Здоровье ребенка всё же основывается в семье.

– Конечно!

– Но в последнее время традиционные семейные ценности размываются.

– Это не только у нас, во всем мире все больше людей живут вне традиционной, официальной семьи. Но главное не в этом. Когда ребенка любят – мама, папа, дедушка, бабушка, – он не ощущает, какие там у них между собой отношения. И какая это семья, в какой форме – это, по моим наблюдениям, не имеет значения. Я знаю семьи, где дети от разных отцов, от разных матерей встречаются, дружат, и их любят – искренно.

Мир меняется, традиционные семьи остаются только в кавказских аулах – и слава богу, кстати. В крупных городах по-другому.

– Но теперь и однополые семьи появляются.

– Ну, я категорический противник всех этих вещей. Особенно эти гейские парады – зачем?! Ребенку об этом вообще знать не нужно. Чем больше он слышит, тем больше интересуется. Чем больше интересуется, тем больше хочет попробовать. Если мы хотим, чтобы цивилизация схлопнулась, так она схлопнется! Да только схлопнется-то христианская цивилизация. А мусульманская, буддистская – нет!

Но, я думаю, Россия всё переварит!