Михаил Трепашкин: Мы боремся не за преступников, а за людей

С адвокатом Коллегии адвокатов «ТитулЪ» города Москвы и членом адвокатской палаты города Москвы, а также начальником Департамента по защите прав незаконно осужденных в Комиссии по борьбе с коррупцией Михаилом Трепашкиным мы говорили о правах заключенных и пока еще не заключенных, а также о том, почему события майского Марша миллионов нельзя назвать массовыми беспорядками.

***

Бывший сотрудник Федеральной службы безопасности и Федеральной налоговой службы Михаил Трепашкин стал известен россиянам после того, как в 1998 году принял участие в пресс-конференции, на которой бывший сотрудник ФСБ Александр Литвиненко и его коллеги заявили, что по приказу руководства ФСБ России должны были организовать убийство Бориса Березовского.

В сентябре 2001 года Трепашкин в интервью французским журналистам, снимавшим фильм «Покушение на Россию», рассказал о возможной причастности ФСБ к взрыву домов в Москве и Волгодонске осенью 1999 года. Сразу после этого у него был устроен обыск. На Трепашкина завели уголовное дело по факту разглашения государственной тайны. Свой срок Михаил Иванович отсидел, пытаясь доказать всем инстанциям, что дела сфабрикованы. А когда вышел на свободу, продолжил свою адвокатскую деятельность и стал активно заниматься правозащитой.

– Михаил Иванович, вы приехали в Саратов в качестве защитника по делу Василия Андреевского и выиграли кассацию. Есть надежда, что новое рассмотрение в Кировском суде прошения об условно-досрочном освобождении будет в пользу Василия?

– У меня как юриста и правозащитника есть опасения, что здесь будет ситуация, подобная тем, какие часто встречаются в России, когда УДО к человеку применять не хотят, а хотят его оставить в местах лишения свободы до конца срока. Такое, как правило, случается по заказным и ангажированным делам. Дело отправляют на новое рассмотрение, а к этому времени на человека накладывают по надуманным основаниям новые взыскания. При новом рассмотрении это учитывается, и человеку отказывают в УДО.

Но я хочу обратить внимание, что Саратов – это специфичная зона. Еще с советских времен все помнят Саратовский юридический институт, который довольно высоко котировался в Советском Союзе. Я думаю, что здесь уровень образования не снизился – и среди судей в том числе. Надеюсь, что они всё-таки будут прислушиваться к мнению закона и будет принято законное обоснованное решение.

– Вы много занимаетесь защитой прав людей, уже находящихся в местах лишения свободы. Каких проблем здесь больше?

– Мы давно боремся за то, чтобы к заключенным применялось смягчение наказания в связи с введением новой нормы закона. Но добиться этого очень сложно. В первую очередь, потому, что судьи когда-то заканчивали заочно на секретарей суда и так далее. И из них не все были устремлены познать глубину юридической науки. Поэтому даже судьи Верховного суда, я даже не беру судей в субъектах федерации, когда им говоришь о вполне применяемом в науке термине «медиана санкций», таращат глаза. По «медиане санкций» можно рассчитать с точностью до дня, когда человек должен выйти в случае смягчения наказания. Мы объясняли, боролись. И удалось добиться, чтобы людям снижали наказание на два, на три месяца, на полгода. Сейчас, вот вы знаете, Лебедеву снизили срок на целых три года. А должны были еще больше снизить.

– А что такое «медиана санкций»? У меня-то даже заочного юридического нет, так что «таращу глаза».

– Возьмем, скажем, часть четвертую статьи 159 Уголовного кодекса РФ («Мошенничество, совершенное организованной группой либо в особо крупном размере», –прим. авт). Вначале складывается верхний и нижний пределы санкции старой редакции закона, после чего делится полученная величина пополам. То есть десять лет плюс пять –это пятнадцать. Дальше пятнадцать делим на два –это семь лет и шесть месяцев. Те же операции проводим с низшим и верхним пределом санкции новой редакции более мягкого закона. Здесь получаем десять лет плюс два месяца, делим пополам – пять лет и один месяц. Получив указанные величины, нужно от 7 лет 6 месяцев отнять 5 лет 1 месяц. Получится 2 года 5 месяцев. Именно на такой срок должно быть снижено наказание для тех, кто осужден по части 4 статьи 159 УК РФ, к реальному сроку лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии, без учета смягчающих и отягчающих обстоятельств, то есть без учета того, к низшей или верхней планке санкции ранее склонялось обвинение.

Я на сей счет выступал в Общественной палате, и все согласились, что «да, да, очень правильно». С другой стороны, прокурор говорит, что «нельзя же так механически высчитывать?!». Ну, это теория, конечно. Но она показывает чисто механическое смягчение: сделали более мягкую норму закона, нужно снижать. У меня было несколько процессов по взяткам, где удавалось даже заменить форму наказания с лишения свободы на штраф.

– А почему вы отстаиваете даже такое, что называется, техническое смягчение наказания?

Основные доводы, чтобы не смягчать наказание и не выпускать по УДО, – это большая вероятность рецидива. Но за мою практику среди тех, кого я защищал, был только один рецидив. У антифашиста Олесина. Хотя его, конечно, оба раза задержали по надуманным обвинениям. За хулиганство. Антифашистов только за это и можно взять.

Меня часто спрашивают, почему вы заступаетесь за преступников, а за других – нет. Я хочу сказать, что мы боремся, прежде всего, за человека, который, действительно, может вернуться в нормальную жизнь и стать полноценной частью общества. Есть, конечно, неисправимые люди. Но мы боремся за тех, у кого есть шанс после мест лишения свободы социализироваться.

Другой разговор о тех людях, которые реально совершили преступление. Таким людям я советую признавать свою вину, брать особый порядок, там собираем характеристики, анализируем круг общения, пытаемся понять, что подтолкнуло его к совершению преступления. Когда человек сам всё это читает, воспринимает, анализирует, готовит своё выступление – уже это ставит его на путь исправления.

– А много в вашей практике ситуаций, когда человек осужден, не признал вины и пытается доказать, что он не виновен? И даже в Европейском суде это доказывает.

– Да, таких случаев достаточно. И так возникает большое количество юридических проблем, которые нужно решать, потому что они отрицательно сказываются на обществе. Первая проблема: как правило, тех, кто осужден незаконно, и не признающих вины, стараются продержать весь срок. И за время срока надломить, переменить, обозлить. Потому что не хотят признавать своей вины те, кто такие дела «лепили». Вторая проблема: Европейский суд по правам человека, к сожалению, не выносит положительных решений по тем приговорам, где явно надумано обвинение. Что я имею в виду под надуманностью: это когда обвинение построено на предположениях и косвенных доказательствах.

У нас был семинар по проблемам Европейского суда по правам человека, секцию возглавлял норвежец, который буквально цитировал все решения Европейского суда. Я ему задал вопрос. У нас в России 90 процентов судебных решений (по тем делам, с которыми я сталкивался) выносятся на предположениях. Нет конкретных доказательств, которые указывают на вину. Есть только косвенные доказательства, которые должны трактоваться в пользу подсудимого, но трактуются в пользу обвинения. И мы, сколько ни писали в ЕСПЧ, не имеем ни одного положительного решения именно по надуманности обвинения. Он же палец вверх поднял, подумал и говорит: «Такое решение принимали только один раз в Европейском суде». Не то в пользу гражданина Испании, не то в пользу гражданина Португалии. Но я этого решения до сих пор не нашел.

– А что является бичом наших судов?

– Есть чисто российская проблема. В нашем цивилизованном государстве в постановлении пленума Верховного суда содержится юридическая дикость. Они пишут, что приговор или решение суда можно отменить лишь при существенном нарушении закона. То есть если нарушен федеральный закон, нарушена Конституция и суд по своему усмотрению может сказать, что нарушение несущественно и не отменить приговор. Нам нужно добиваться того, чтобы в законодательстве было указано, что если при сборе доказательств был нарушен закон, то это доказательство должно быть признано недействительным. А что это такое – нарушено, но несущественно. Дикость.

У меня был случай в Нагатинском суде Москвы. Несовершеннолетнюю девочку в нарушение уголовно-процессуального кодекса досматривали мужчины. Это прямое нарушение УПК. Судья сначала удовлетворила это ходатайство, потом прокурор попросил повторно к нему вернуться и сказал: «Ваша честь, хотя девушку и обыскивали мужчины, но они не снимали с нее белье. Значит нарушение несущественное». И доказательство признали допустимым. И таких примеров много.

Эту ситуацию нужно срочно менять, потому что тысячи невиновных людей оказываются в местах лишения свободы. Мы теряем нашу страну. И судьи об этом знают. Но у них есть своя задача – «фактор стабильности судебных решений». Я не видел сам, но слышал от людей, которые в этой системе работают, что есть какая-то инструкция, согласно которой из 100 судебных решений можно отменять не более двух процентов. От такого тоже надо избавляться.

Еще будучи президентом, Медведев на встрече с председателем Верховного суда Лебедевым посетовал, что, мол, много нареканий судьям, нужно перестраивать работу. Лебедев ответил, что, наоборот, всё нормально, судьи работают прекрасно, и привел какие-то цифры. Я думаю, что после такого заявления президент должен был сместить председателя Верховного суда, который не верит президенту и общественности. А с приходом Путина на пост президента Лебедев остался и теперь, наверное, будет всегда.

Даже в Верховном суде много судей, которые занимаются откровенным произволом. Они игнорируют нормы закона, игнорируют Конституционный суд. Я стараюсь публиковать решения таких судей. Нужно создать такую базу данных, чтобы потом можно было заявлять отвод таким судьям.

– В уголовных делах, как я понимаю, правды добиться сложно. А как вы расцениваете недавно поднятые штрафы за административные правонарушения, явно направленные против гражданских активистов и участников митингов?

– У нас чаще всего активистов наказывают по надуманным основаниям. И не так часто на это реагирует общественность, в том числе и сами правозащитники. Я сам поднимал многие вопросы, которые не получили своих ответов. Вот, например, судят людей за участие в несанкционированном митинге. Задаю вопрос: «А где был митинг?». Отвечают: «А митинга не было. Милиция оцепила, а они пытались провести митинг». Хорошо, открываем административный кодекс. Давайте посмотрим, подлежит ли ответственности человек, который хотел выступить на митинге, но ему не дали? За покушение на участие в митинге у нас административной ответственности нет. Только за проведение или за участие. Тем не менее, в постановлении написано, что человек участвовал в митинге. А чем это доказано? Милиционер говорит, что он их задержал, когда те шли. А если они шли, то это не митинг, а шествие получается. Закрывают глаза, назначают штраф.

Я не видел, чтобы по таким делам кто-то пошел выше кассационной инстанции. А нужно идти вплоть до Верховного суда, чтобы уже там расставить все точки над i. Взять в качестве примера Мохнаткина, которого недавно помиловал президент. У него сначала было «нарушал правила проведения митинга», потом «правила проведения пикета», потом «правила шествия». А это совершенно разные общественные мероприятия. Обвинение должно быть конкретным.

Эти поправки были внесены определенной группой лиц, которые осели в Государственной Думе. Это лобби создано за счет разных фальсификаций и фабрикаций, чтобы проводить политику нынешнего лидера государства на подавление свобод граждан. Прежде всего, свободы слова и свободы собраний. Такие меры позволяют давить на людей, вот, например, сына задерживают, а родителям платить штраф. Конечно, они в следующий раз сделают всё, чтобы его не выпустить на митинг.

– А вы сами участвовали в знаковых московских митингах: Болотная, Сахарова?

– Да, я стараюсь участвовать во всех санкционированных митингах. Это моя позиция. Был я и на Марше миллионов 6 мая. Могу сказать, что люди шли тихо-мирно. А когда дошли до Болотной площади, там сделали небольшой уголок с турникетами для прохода. И людям приходилось по 50 минут и даже больше стоять в очереди, чтобы пройти на площадь. Многие устали и решили присесть. Почему это приравняли к сидящей забастовке, непонятно. Забастовка – это когда люди не хотят работать и сидят, а тут никто не пришел работать. К ним начали применять силовые меры, и это, конечно, вызвало ответную волну. Это была чистейшей воды провокация. Это приравняли к массовым беспорядкам, хотя они таковыми не являются. Ни погромов, ни поджогов не было. Было обычное столкновение с полицией на уровне обмена ударами. Это было спровоцировано самой полицией.