«Тюремный» ученый, не похожий на заговорщика
Автор многочисленных работ по химии, физике, астрономии, математике, истории, почётный член Академии наук СССР Николай Александрович Морозов (1854–1946 гг.) прожил долгую, удивительную жизнь. В ней есть и саратовские страницы.
Николай Александрович был старшим среди семерых детей ярославского помещика, женившегося на крепостной крестьянке – дочери кузнеца. Девушка поразила своего молодого барина необыкновенной красотой, интеллигентным видом, грамотностью и страстью к чтению. Любовь к чтению мать прививала и детям, благо в помещичьей библиотеке насчитывалось около трёхсот томов художественной и научно-популярной литературы. Получивший хорошую домашнюю подготовку, Николай Морозов поступил сразу во второй класс Московской классической гимназии, продолжая самостоятельные внеклассные занятия по естественным наукам, а «с пятого класса начал бегать в Московский университет заниматься по праздникам в зоологическом и геологическом музеях» и слушать лекции.
В старших классах Морозов познакомился с радикально настроенными студентами, поставившими своей целью просвещение народа. Его захватили идеи «хождения в народ», а «более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного, при которой всё это совершалось». Юноша оказался перед дилеммой – «продолжать свою подготовку к будущей научной деятельности» или идти с новыми друзьями «на жизнь и на смерть и разделить их участь». После мучительных колебаний Николай Александрович решил, что потеряет к себе всякое уважение, если отречётся от своих друзей.
Гимназия осталась незаконченной. Морозов под видом то ученика кузнеца, то рабочего, то пильщика леса погружался в деревенскую жизнь, чтобы распространять нелегальные издания, нести народу слово правды. С такой же целью весной 1878 года он оказался в Саратове. Вместе с Верой Фигнер и Александром Иванчиным-Писаревым он поселился в домике на берегу Волги (место нахождения домика, к сожалению, неизвестно). Пока искали способы устроиться где-нибудь в деревне, познакомились с местной свободомыслящей молодёжью.
Один из этих молодых саратовцев позже так вспоминал о Морозове: «Когда разговор, что так часто бывало, сводился на литературу, на поэзию или принимал шутливый и весёлый характер, то первое место в живой словесной перестрелке занимал молодой человек лет 23–24, стройный, хорошенький, с нежным цветом лица, с ясными глазами, в которых самый опытный сыщик не увидел бы ничего говорящего о том, что вот это – «заговорщик».
Именно Морозову открыли саратовские борцы за справедливость свой план физического устранения полицейского пристава, делавшего карьеру выискиванием не сочувствующих монархии лиц. Николай Александрович одобрил задуманное. И только благодаря настойчивой просьбе Иванчина-Писарева не совершать такой дерзкий акт, чтобы не вызвать наплыва жандармов в Саратов, план остался неосуществлённым.
Тем временем Морозов всё больше сомневался в успехе длительной и терпеливой работы в народе. Его товарищи, видя, что он чувствует себя в Саратове отрезанным от настоящей жизни, согласились на отъезд Николая Александровича в центр и поручили ему исполнять обязанности связного между столичным кружком «Земля и воля» и их группой. В 1881 году Морозова арестовали и приговорили к пожизненному заключению в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, позже – в Шлиссельбургской крепости. Отцу Николая Александровича с великим трудом удалось связаться с лечащим врачом равелина и получить в ответ: «Морозову осталось жить несколько дней».
Николай Александрович буквально силой воли смог отодвинуть смерть, одолеть несколько приступов цинги и выкарабкаться из туберкулёза. «Цингу я инстинктивно лечил хождением, – вспоминал он, – хотя целыми месяцами казалось, что ступаю не по полу, а по остриям торчащих из него гвоздей. И через несколько шагов у меня темнело в глазах так, что я должен был прилечь. А начавшийся туберкулёз я лечил тоже своим собственным способом: несмотря на самые нестерпимые спазмы горла, я не давал себе кашлять, чтобы не разрывать язвочек в лёгких, а если уж было невтерпёж, то кашлял в подушку, чтоб не дать воздуху резко вырываться». Спустя годы врачи с удивлением обнаружили в правом лёгком Николая Александровича огромный рубец, от плеча до поясницы, и несколько поменьше – в левом.
Преодолев болезни, Морозов с жадностью набросился на книги, которые постепенно стали давать по заявкам заключённых всё в больших количествах. Он с головой погрузился в науку. Тюремщики решили проверить, есть ли какой-то смысл в записях Морозова, не бред ли это. Без указания имени автора его исследование передали самому Менделееву. Дмитрий Иванович высоко оценил труд и пожелал познакомиться с автором, в чём ему, конечно, было отказано.
Когда в 1905 году начавшаяся революция освободила узников, Морозов начал активно издавать свои «тюремные» труды. Естественный факультет Высшей вольной школы избрал его приват-доцентом. Николай Александрович много ездил по стране с лекциями. В апреле 1907 года газета «Саратовский листок» сообщала: «Почтенный лектор был встречен шумными овациями; при входе его на эстраду публика встала как один человек… Лекция о периодической системе Менделеева привлекла саратовскую публику в городской театр не столько ради ознакомления с химическими теориями, сколько для убеждения в том, что душный каземат не в силах задавить мощь человеческой мысли, знания, таланта. И в самом деле: перед публикой стоял спокойный, оптимистически настроенный и уравновешенный учёный, около 25 лет проведший в заточении и не только вполне сохранившийся физически, но и развёртывающий широкие научные горизонты…»
