Сейран Давтян: Омбудсмены под дамокловым мечом

В этом году исполняется 20 лет с момента принятия в России закона о должности уполномоченного по правам человека. Ликование – на ваше усмотрение. О том, кого и от кого защищают Элла Памфилова, Павел Астахов, Борис Титов, а также их региональные коллеги, почему они всё-таки должны получать зарплату, а депутаты – им доверять, мы говорим с учредителем и шеф-редактором журнала «Европейский омбудсман» Сейраном Давтяном.

– Сейран Ладикович, вначале пойдем по горячим следам. Решение об уходе из аппарата Общественной палаты Саратовской области было спонтанным? Или разочарование, о котором вы говорили, накапливалось долго?

– Я всегда чувствовал какой-то дискомфорт, находясь на этой должности. Но бывает, что многие вещи в своей жизни мы продолжаем делать потому, что привыкли.

– Как приняли в палате ваше решение?

– Самое главное, что, когда я уходил, некоторые почему-то перестали со мной разговаривать в тот единственный день, который я проработал после подачи заявления (потом две недели длились новогодние каникулы). Быть может, их задело то, как я высказался в Сети. («ОП для меня уходит в историю... я полностью разочарован. Наконец я получаю возможность не кривить душой», – написал Давтян в «Фейсбуке». – Прим. авт.) Кого-то узнал по комментариям, которые анонимно оставляли к новости о моем уходе на сайтах информагентств – они говорили мне теми же словами. Не хотел никого обидеть, просто имел в виду, что госслужба не для меня. Есть люди, для которых она противопоказана. Я уже «испорчен» в какой-то степени журналистикой, свободой. В должности пресс-секретаря общественной палаты даже в других СМИ я не имел право высказать свое мнение по актуальным общественно-политическим вопросам.

– Я помню, как, бывало, вы иногда хотите задать какой-то свой вопрос или высказать мнение на заседаниях общественной палаты, а вам кричат: «Ты не член, ты не можешь говорить!»

– Хорошо, что вы тоже это видели. Общественная палата в числе других госструктур должна быть наиболее демократичной. Но, когда они запрещают тебе высказывать свое мнение, мотивируя тем, что не ты, а они – богоизбранные, хочется напомнить им, как их выбирали. Все знают, как происходит процедура отбора в общественную палату.

Не хочу сказать, что в общественной палате находятся исключительно баловни власти, реально деятельные люди там тоже есть. Что можно сказать, например, про Наталию Королькову? Многие говорят, что у нее одна натертая тема, по которой она скользит всю жизнь. Но это – ее дело, которому она посвятила всю жизнь! Она действительно работает с молодежью, и работает много. Вы думаете, она получает за это большие деньги? Самые большие гранты, как известно, достаются тем общественным организациям, которые ничего не делают.

Мне хочется, чтобы институт общественной палаты работал качественнее. У нас огромное количество общественных инициатив, которым нужна помощь. Меня, например, беспокоит судьба животных. Посмотрите, какие традиции сохраняются из века в век у разных народов. Это же жизнь! А у нас ее заполняет только однообразная работа и ненависть к чему-либо. С ненавистью вообще жить очень тяжело. Я не люблю такую постановку вопроса: «Если ты не с нами, значит, ты против нас». А такие вопросы всё чаще звучат в нашей общественно-политической жизни. Да, я не с вами и не с ними. Я просто сам по себе!

У меня есть однокурсник по журфаку МГУ, который работает на Первом канале, из президентского пула. Недавно в социальной сети он удалил меня из друзей.

– За ваши посты?

– Я думаю, после моего комментария к его довольному отзыву о том, как наши на Украине что-то сделали. Я спросил: как можно радоваться тому, что убивают людей?

– Есть на этот счет такая песня: «Скажи мне, чей Крым, и я скажу, кто ты».

– Патриотизм ведь – это не только любовь к оружию, что в настоящее время доминирует, но и к родной культуре, природе, людям, животным. Мне абсолютно неприемлемо, когда убивают людей. До последнего нужно вести переговоры о мирном урегулировании конфликта.

– Вы работали в аппарате первого уполномоченного по правам человека в России.

– Сложно сказать, кого считать первым уполномоченным. Впервые эта должность появилась в 1993 году. В Конституции уже прописали, что уполномоченный действует на основании закона, однако самого закона не было. После того как Сергея Ковалева избрали и он стал выступать с резкой критикой российской политики касательно вооружённого конфликта в Чечне, он был отстранен от должности постановлением Госдумы. Этот пост оставался вакантным еще несколько лет, пока не был избран бывший профессор Саратовского юридического института Олег Миронов. Коммунисты на тот момент получили много мест в Госдуме, даже больше, чем правящая партия. А что такое коммунист в том либеральном обществе? Они были врагами президента, а не декорацией, как сейчас. И надо было с ними договориться. Вот и поставили такую фигуру, которая устроила бы их. Тогда же, в 1996 году, был подготовлен закон об уполномоченном. Кстати, в этом году мы собираемся снять фильм к двадцатилетию омбудсмена в России.

– Как всё начиналось?

– Когда я пришел туда на работу, нам перетащили мешки писем, которые люди писали еще Ковалеву, стали приходить новые. Вначале всё это находилось в кабинете депутата Олега Миронова в Госдуме. Мы уносили письма с собой домой. К счастью, в законе была оговорка: можно не рассматривать обращения, у которых давность больше года. Власти долго не знали, куда пристроить уполномоченного с его аппаратом из пяти человек, потом выделили большую комнату с огромными окнами со всех сторон. Было лето, и солнце светило так, что просто изжариться можно было! Но администрация президента Ельцина, которая должна была обслуживать аппарат уполномоченного, жалюзи нам не давала. Наверно, потому что в стране не было денег.

Появление института уполномоченного по правам человека в России было одним из условий Запада: получим деньги международного валютного фонда, если выполним такую задачу. Кинулись принимать закон, вводить должность...

Первые несколько месяцев в аппарате нас работало семь человек. Потом дали целый этаж в здании на Мясницкой улице, где аппарат находится до сих пор, и стали появляться отставные полковники из силовых структур – МВД, КГБ, вооруженных сил. Если раньше я мог спокойно зайти в кабинет к Миронову, то вдруг однажды мне говорят, что прием строго по графику.

Но это еще ничто по сравнению с тем, что я увидел, приехав на службу в Саратов! Тогда шел проект Дмитрия Аяцкова «Саратов – столица Поволжья». В областном правительстве было министерство международных экономических отношений, совет безопасности, всё-всё – буквально государство в государстве. Мне предложили штатную должность консультанта в отделе по взаимодействию со странами Европы и Северной Америки в министерстве международных экономических отношений. Я целый день тратил на то, чтобы пригласить иностранцев в Саратов, это называлось «привлекать инвестиции». При этом тем же занималось министерство торговли, министерство промышленности и так далее. Когда я увидел, сколько денег уходит на телефонную связь и какая у меня зарплата, так на душе стало отвратительно.

«Мы же столица Поволжья» – был такой гонор. В федеральных органах служащие не воспринимали себя так серьезно, как в Саратове. Помню, уходил я с работы в шесть часов вечера – вижу, на меня косо смотрят. Оказалось, покидать рабочее место раньше министра было не принято. Но я же не знаю, почему министр не уходит домой. У работников даже не было нормальных рабочих столов и стульев, а у министра – огромный кабинет с телевизором, диваном, секретарем, служебной машиной, которая потом его увозит домой. Может, после шести часов он у себя в кабинете смотрит телевизор, лёжа на диване?!

– Как вы считаете, оправдал ли себя за двадцать лет институт уполномоченного?

– Надеюсь, что качественные результаты еще впереди. За год Элла Памфилова разработала такую нормативную базу для развития этого института, чего не было сделано за 20 лет – не знаю, время ли пришло или она взяла всё в железные руки. Насколько реально будут работать закрепленные нормы, покажет время.

Меня потрясла беседа с канадским омбудсменом, которая сказала мне, что исполняемость вынесенных ею в докладе рекомендаций – 99 процентов! Власть там старается решать проблемы и исправлять нарушения. Мне бы очень хотелось, чтобы российские уполномоченные называли не только цифры нарушений, но и указывали конкретных лиц, ответственных за это. А не просто говорили, что в медицине или в образовании всё плохо.

– А в других странах – получают ли омбудсмены зарплату?

– По-разному. Мне кажется, у нас еще не пришло время, когда можно поставить на должность уполномоченного человека, который будет работать исключительно на общественных началах, из добрых побуждений. Какой тогда источник дохода у него будет? В сравнении с общественной палатой – коллективным органом, где каждый приходит и работает тогда, когда пожелает – уполномоченный выполняет конкретно обозначенный объем работы и несет за это ответственность.

– На сайте редактируемого вами журнала я прочитала, что, оказывается, есть омбудсмен по вопросам государственных языков в Канаде, по делам вооруженных сил – в Швеции. Вас устраивает сложившаяся в нашей стране классификация: уполномоченный по правам человека, ребенка и по защите прав предпринимателей?

– В разных странах устанавливают должности омбудсменов, которые курируют те актуальные направления, по которым имеются проблемы. Сейчас, например, в нашей стране активно продвигается идея должности уполномоченного по правам инвалидов.

Некоторое время назад ходили разговоры о том, что должность детского уполномоченного ни к чему. Но поскольку Павел Астахов хороший лоббист, он написал письмо президенту и добился того, чтобы должность оставили, а его полномочия законодательно расширили. Достаточно странно бывает читать, когда информационная служба детского уполномоченного при президенте пишет: «Астахов поручил...», «Астахов указал...», «Астахов потребовал...». Кажется, он забывает, что его задача – всего лишь высказывать в качестве рекомендаций свое независимое мнение.

Лично у меня вызвало вопросы, почему должность российского бизнес-омбудсмена идет с добавлением «по защите». Я встречался с Борисом Титовым и задал ему соответствующий вопрос. Ведь, по сути, от предпринимателей тоже есть кого защищать. Бизнес – огромная сфера, где много участников. Потребители, например.

– В прошлом году приняли поправки в областной закон, согласно которым уполномоченных по правам человека и по правам ребенка можно снять с должности в связи с утратой доверия. Вы назвали эту меру «дамокловым мечом». Может быть, работу омбудсменов иногда не помешало бы прервать, учитывая то, какие у нас бывают люди на этих должностях?

– Возможно, нужно продумать какие-то основания, по которым уполномоченный может быть уволен, но отнюдь не по политическим мотивам. В этом-то и проблема. Получается, если уполномоченный не поддержал власть, найдется группа депутатов, которая без объяснения конкретных причин лишит его должности. Это видно на примере Санкт-Петербурга, Томской области, Ненецкого автономного округа, где уполномоченные работали не хуже других, но вступили в конфронтацию с властями и были сняты досрочно из-за потери доверия депутатов. Ведь в нашем областном законе нет пояснения, что может стать причиной недоверия. Теперь уполномоченный знает, что для того, чтобы не лишиться своей должности, ему нужно соответствовать ожиданиям власти.

– А иногда бывает, что поясненная норма в законе хуже неясности. Например, сначала было непонятно, что понимать под «политической деятельностью» в законе об иностранных агентах, и много НКО пострадало. Все ждали, пока разъяснят. А потом разъяснили...

– ...что политическая деятельность – это всё! Теперь, если ты не занимаешься политикой, политика занимается тобой. Законодательство об НКО в последнее время развивается не в сторону благоприятствования их развитию. Вроде и гранты дают. Но выясняется, что из-за отсутствия четкого механизма выявления лучших проектов гранты получают далеко не лучшие и общественно полезные проекты.

Субъективное мнение отдельных чиновников о той или иной организации делает ее или частью общества, или изгоем. Доходит до того, что ответственный за общественные связи чиновник говорит о том, что «буддисты – сектанты», потому что он не имеет о них ни малейшего представления. Знаете, однажды я защищал в суде «Свидетелей Иеговы».

После этого они еще некоторое время назойливо беспокоили меня, всерьез полагая, что я разделяю их взгляды. Но не в этом дело. Если у нас нет доказательств, что это объединение вредно, и если у них есть правоустанавливающие документы, то мы не имеем права относиться к ним хуже, чем к другим. А что случилось? Одна из сторонников прекращения деятельности «Свидетелей Иеговы» пожаловалась, что ее дочь, когда вступила в эту организацию, стала плохо относиться к маме, бросила институт. Я пригласил дочку на судебное заседание в качестве свидетеля, но мама не знала об этом. Дочка появилась в зале судебного заседания и на вопрос судьи, действительно ли она отдалилась от матери, подбежала и обняла маму: «Ты что! Я тебя, наоборот, стала любить больше». Что же касается института, то его выбрала мама и своим властным решением заставила дочь учиться. Вот такие недоразумения бывают.