Кшиштоф Занусси: «России невероятно повезло, когда в одну ночь в Беловежской пуще она лишилась статуса империи. А сейчас все наоборот»

Кшиштоф Занусси появился в саратовском аэропорту со стильным красным чемоданчиком и галантной улыбкой на лице. После шестнадцатичасового перелета с четырьмя пересадками мэтр пошутил, что до Саратова добрались лишь остатки человека, а большая часть его потерялась в дороге, хотя выглядел при этом вполне свежо.

Автор более пятидесяти кино- и телефильмов, лауреат самых престижных киносмотров, таких как Каннский, Венецианский и фестиваль в Локарно, режиссер продолжает колесить по миру и отмечать на воображаемой карте новые пункты. «Саратовские страдания» встали в ряд за кинофестивалем в Торонто. Сумка с логотипом именно этого форума висела на плече пана Занусси.

– В Торонто проходит очень крупный фестиваль. И важный для всего мирового кинематографа. Еще есть масштабный фестиваль в Корее. Он больше Каннского фестиваля. Они молодцы, построили центр фестивалей, большой зал на пять тысяч мест под открытым небом.

– А о чем вы подумали, когда получили приглашение посетить саратовский кинофестиваль?

– Я сразу понял, что у организаторов есть чувство юмора. А если серьезно, Саратов – все-таки известный город. Я встречал его имя несколько раз в своей жизни. В произведениях о царской России прежде всего. Но что осталось от этого города, я не знал. Я приехал и увидел, что здесь приятная атмосфера, красивые улицы. Я думал, что здесь живет 200 тысяч человек, а здесь гораздо больше. У города человеческий облик, а это добрый знак. Для человека кино самое главное – это публика. Я увидел интерес, люди знают мои картины – и мне уже и город нравится. Свою неповторимую красоту Саратову дарит Волга, река придает ему особое достоинство. Надо это продвигать.

На творческой встрече в кинотеатре «Пионер» собрались преимущественно взрослые люди, знакомые с работами Занусси еще с советской эпохи. Пан Кшиштоф сидит за журнальным столиком на ярко освещенной сцене большого зала и в миллионный раз рассказывает о своем детстве времен Второй мировой войны, о бэкграунде физика и о том, как режиссура стала для него способом защиты от внешнего мира.

– Скажите, пожалуйста, как человек, занимающийся профессией не только достаточно давно, но и предельно рационально, как изменилась этика, эстетика и проблематика кино?

– Дело в том, что бесполезно рассуждать о том, как изменилось кино, пока мы не ответим на вопрос, как изменилось общество. Кино 50-х годов снималось для Гран-Бульвар, если мы примем Париж как некую исходную точку, тогдашний культурный центр Европы. Оно снималось для этих центральных парижских улиц, где располагались главные кинотеатры и где гуляла образованная публика с высоким уровнем культуры. Это была зрелая публика. Пацаны не лезли в кино в то время – слишком дорого. Так что это был совсем другой мир. Сейчас все продюсеры говорят: снимайте для малышей, которым двенадцать лет. То есть сейчас картина должна быть полностью понятна двенадцатилетнему человеку. А я заботился о том, чтобы она заинтересовала профессора. Не я один, все люди, которые занимались кино и стремились, чтобы кино относилось к сфере высокой культуры. А понятие «высокая культура» – это то, что мы слушаем в оперном театре, в филармонии, это книги из высокой эпохи. Это все то, что при всем желании нельзя назвать попсой. А теперь все как будто прошло. И уровень ожиданий понизился. Раньше люди гордились, что ходят на Феллини.

Английский историк Арнольд Тойнби сказал: пока массы стремятся достичь уровня элиты, пытаются подражать ей, общество развивается. А вот когда элиты начинают изображать массы, это уже распад. Я боюсь, что мы сейчас находимся пусть и в проходном, но все-таки моменте распада. Люди позволяют себе свободно признаваться в дурном вкусе. А это нельзя сделать без потерь. Дурной вкус – это отравление души, всех человеческих чувств.

Несмотря на достаточно демократичную церемонию закрытия «Саратовских страданий», пан Занусси сменил светлые брюки и пиджак на черный костюм с галстуком. «Не хочу быть бесформенным», – объясняет он. По дороге в кинотеатр режиссер живо интересуется проплывающими мимо городскими достопримечательностями.

После совместного с Аркадием Евстафьевым вручения приза генерального спонсора Кшиштоф Занусси познакомился с творчеством другого специального гостя фестиваля – Валерии Гай Германики. Кажется, это лишь укрепило его несколько пессимистичный настрой относительно состояния современного кино.

– Язык кино шагнул назад, он был гораздо более развитым в 60-70-е годы. Тогда стилистика кино была очень сложной. В тот момент Годар, Рене, Пазолини начинали создавать свои картины. А сейчас все вернулось к довольно банальному языку, который существует в телевизионной среде.

– Может быть, в этом зарождается какая-то новая эстетика? Например, сегодня вы видели сцену из фильма Валерии Гай Германики...

– На мой взгляд, крайне неразумно брать для показа эротическую сцену, вырывать ее из контекста. В данном случае она ничем не отличается от обычной порнографии. Это ошибка, не надо было так показывать. Ничего в этом нового и свежего нет, порнография снималась так и сорок лет назад.

– Вероятно, это была попытка шокировать публику, выразить отношение к провинциальному фестивалю. Давайте о другом. Мы знаем, что вы следите за тем, что происходит в политике, вы не раз об этом говорили. Насколько хорошо вам известно, что происходит в России сейчас?

– Конечно, мне кое-что известно как непрофессионалу. Я не имею доступа к материалам секретных служб, к счастью, это меня не касается. Но как гражданин и как человек культурный я очень беспокоюсь о том, что происходит. Вообще это сюжет на долгие разговоры. Хочется быть дипломатом и не обижать никого, не говорить с неуважением о людях во власти, даже если их политика абсолютно неудачна.

ХХ век был веком освобождения от империй. И это был абсолютно положительный ход. Хотя иногда очень болезненный.

Когда Португалия прощалась с африканскими колониями, много португальцев было убито, это было довольно драматичное расставание. В Кении тоже было непросто. Мы все знаем, что сделал де Голль, освободив Францию от Алжира, где жило около трех миллионов этнических французов.

И на фоне этого России так невероятно повезло, когда в одну ночь в Беловежской пуще она лишилась статуса империи. А сейчас все наоборот. Политики пытаются восстановить империю, но это же модель XIX века. Вместо этого нужно развивать высокие технологии, чтобы было производство и чтобы молодежь имела пространство для индивидуального роста и карьеры. Чтобы не было такой коррупции, когда все сначала воруют, а потом вынуждены уезжать в Америку. Если государство не дает человеку шанс процветать – значит, оно некомпетентно. И, конечно, меня очень беспокоит то, что происходит в Украине. Это очень опасно для всего мирового порядка и для порядка в Европе.

На вопрос о польском национализме как феномене пан Кшиштоф предпочел не отвечать. Вместо этого он выразил свое отношение к тем природным силам, которые позволяют развиваться националистическим настроениям.

– Национальные государства – это идея XIX века. Раньше она процветала, но сейчас уже отходит на второй план. Если людям не давать шанса почувствовать свою идентичность, тогда поднимается волна национализма. Мы это видим во Франции. К счастью, этого не очень видно в Германии. Сейчас вот Шотландия. В Польше мы этого не видим, потому что число неполяков у нас маленькое. До Второй мировой эта проблема была огромной, у нас были белорусы, литовцы, украинцы, немцы, евреи, разные национальности, которые жили в одной державе. Сейчас у нас этого нет. Бывают какие-то всплески, но это ничему не угрожает, потому что нет сюжета, не за что зацепиться. Никто не скажет «Польша для поляков», потому что она и так принадлежит полякам.

– Вопрос в той же социолого-политологической сфере. Как вы относитесь к идее Макса Вебера относительно связи религии и развития страны? Насколько важно, что Польша – почти на сто процентов католическая страна, а в России, наоборот, религия была уничтожена в советский период?

– Это огромная разница нашей истории в том смысле, что нам повезло. Но есть и огромная разница в самом вероисповедании. Россия – это страна, которая вышла из Византии, это совсем другая действительность, другая теология, другое мышление. Я с огромным уважением отношусь к этому, я сделал несколько картин, которые затрагивают этот сюжет. Но если говорить уже в высоком диапазоне, Россия – это страна, где царит дух Платона, а мы, люди Запада, связаны с Аристотелем. Другое отношение между реальностью и идеалом, другое отношение власти и человека, собственность по-другому понимаем, правду. Подход к гражданину. Но я вижу, что в России православие поднялось после перемен. Но опасность, которую католицизм проживал тоже много раз, но уже, кажется, прожил, это цезаре-папизм, как мы это называем. Власть религиозная и светская вместе, но и для одной, и для другой стороны лучше, чтобы они были разделены. Но светская власть любит поддержку религии, а религию это уничтожает, этого не должно быть. И об этом великолепно высказался Звягинцев в своей последней картине «Левиафан», очень для меня болезненной картине. Там есть персонаж, отвратительная личность, который вроде бы говорит правильные вещи, но мы знаем, что ни он сам, ни кто другой вокруг этого не понимает. Это интересная картина, надеюсь, что она вызовет широкую дискуссию в России.

– Пан Кшиштоф, на сегодняшней встрече вы упоминали о других российских фильмах, например, о картине «Жила-была одна баба» Андрея Смирнова. Чтобы закончить наш разговор все-таки не на политике, а на искусстве, расскажите, что еще вам понравилось из нового кино?

– Вы знаете, я не смотрю много. Обычно это происходит во время перелета через Атлантику, я часто летаю в Америку. Могу посмотреть десять картин, кусками, конечно. Я вижу относительно много русских фильмов, но многих и не вижу. Коммерческие картины мне неинтересны. Но «Сталинград» я посмотрел по телевизору в самолете.

– Ну и как вам?

– Развлекательное кино о войне мне неприятно. Я принадлежу к тому поколению, которое не хочет видеть войну как шоу. Замедленные съемки меня просто смешат. С глубоким вниманием я слежу за всем, что делает Алексей Герман-младший, потому что все его картины, включая последнюю, которую еще публика не видела (она находится на стадии монтажа, ее название «Электрические облака»), так вот, все его картины интересны, глубоки, это кино высшей пробы. Да, фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба» на уровне самой высокой кинематографии, которая была в России. Я, конечно, с огромным уважением смотрю картины Михалкова, но две последние не видел, не знаю, насколько они удачны. Всегда жду новые фильмы Кончаловского. И рассчитываю на появление новых, интересных имен.